<<   Веселов Д. Е.  Полевая лирика

То ли быль, то ли небыль, то ли явь, то ли сон. Для моей прозы требуется разгон, покой за окном, белый свет с копеечку, тюрьма, засека посредине тайги, Таймыр с эскимосами, самосад, самодурка, чума.

Да, на второй половине жизни все так же цветут одуванчики, ласточки вьются над самой водой, когда плывешь по ней на пароме, — и, кажется, они проделали свои норы в бортах. Любой пароход отчего-то — отчасти «Титаник». И ритм Котика Летаева, ритм науки, заползающей ежевечерне в щели избы, ритм Белозерска без дымных труб и всякого дела, ритм бабы, идущей на канал полоскать белье, с тазом и палкой. Ритм невозможных любовных историй, ритм схимников, которые, кажется, неподалеку незримыми духами носятся над водой и землей. Белое озеро. Хотя все время хочется назвать его Белым морем — такое оно большое, белое, бурунное, с ветром и дождем.

Все время кажется, что тополи у дома от порывов ветра рухнут на крылечко, в котором стоишь. Что море перехлестнет через мол и затопит берег, как гипотетическую Голландию. Хотя у нас уровень суши выше, и у нас не растут тюльпаны.

Я так давно не писал, что забыл об этом. На восьмой день пребывания в белозерском покое просыпается взгляд, и рука начинает стремиться к клавишам. Привезти компьютер в Белозерск — это был сильный ход... И глаза вдруг видят кувыркающихся в пыли воробьев, и облака, которые здесь имеют свою настоящую форму. А небо, которое видно во все стороны света, поскольку дома невысокие и их мало, похоже на колбу средневекового алхимика, в которой клубится вселенная, чудом возникшая в его средневековом воображении.

Здесь, точно, невозможен никакой голем, поскольку мало вертикальных камней, — стен и прочего. Стены, которые есть, сплошь монастырские, церковные, то есть чистые и светлые, даже если за ними хранится картошка. И камни, выложенные грядой вдоль канала, больше напоминают ленивых тюленей, чем вечность.

Телефонный звонок в Москву, пока долетит по подземной трубе за тысячу километров, потеряет весь заряд враждебного ритма.

Злой город Москва. Не боюсь отсюда.

Так же чувствовали себя белозерские княжичи в десятом веке. Что там Киев и Новгород?! Пока полки ратные по пространствам этим доплетутся — всю силу и потеряют...

Ветер бьет в окна. Окна заложены кроме стекла еще и картоном. Ветер картону не товарищ. Не пролезает.

Нило-Сорская пустынь, Кирилло-Белозерский монастырь, Ферапонтово, Горицы — в самих именах живет правильность земли и речных трав, терпкий вкус осенней рябины и сеть, пахнущая рыбой. Мужик вышел, выжженный на солнце, как шест, баба выплеснула помои. Капли пота поблескивают на губе и на лбу. Слизнула их с верхней губы, исчезла внутри.

Стороннему наблюдателю хорошо. Он сидит себе на солнышке, потягивает джин-тоник — и просто смотрит...