<< Веселова И. С. «Несказочная» проза: мифологические нарративыВ основу разделения фольклорной прозы на сказочную и несказочную легла прагматическая категория отношения рассказчика и аудитории к содержанию текста. Еще Я. Гримм, «Немецкая мифология» которого считается отправной точкой фольклористики как науки, заметил, что в отличие от сказок легенды и предания - «это рассказы, в которые верят» (Гримм 1987). Непростой путь изучения несказочной прозы на русском материале словно был предопределен плачевной судьбой сборника А. Н. Афанасьева «Народные русские легенды». В отличие от сказочного бестселлера он смог выйти в России только с третьего раза (первое издание 1859 года было запрещено по протесту обер-прокурора Синода, а листы второго издания уничтожены) через 55 лет после составления - в 1914 г. (Афанасьев 1914). «Достоверность» народных легенд воспринималась цензорами всерьез (Пропп 1957, XII). Структурно-семиотические методы не получили такого распространения в изучении несказочной прозы, как в сказковедении. В описании несказочной прозы возобладал не формальный, но тематический способ классификации: легенды (религиозная тематика), предания (историческая), былички и бывальщины (мифологические представления). Первенство тематики предопределило ракурс рассмотрения текстов. Со времен романтической увлеченности народной словесностью легенды и предания, записанные любителями и знатоками местной старины, занимали привычное место на последних страницах губернских газет с характерными заголовками - «Из рассказов моего собеседника», «Письма из деревни». Поскольку основной функцией достоверных текстов является утверждение верований, поддержание картины мира традиции, именно эта составляющая и извлекалась из нарратива в ущерб целостности текста. Попытку выхода из «содержательно-тематического тупика» предприняли исследованиями «простых форм» Йоллес (Jolles 1929) и категорий народной прозы фон Зюдов (von Sudow 1939). Фон Зюдов предложил разделить народную прозу на три группы по выраженной в них позиции рассказчика к излагаемому. Соответственно, в основу классификации был заложен внутритекстовый показатель лица: мемораты (рассказы людей о событиях своей жизни по собственным воспоминаниям), хроникальные сообщения («всевозможные припоминания, изложенные в форме утверждения») и фабулаты («кристаллизация разнообразных элементов тех понятий и наблюдений, которые идут от реальных событий и жизненных наблюдений»). Из трех категорий фон Зюдова продуктивными для дальнейших классификаций оказались две, различающиеся по перспективе изложения - повествование в 1-м лице - меморат, повествование в 3-м лице - фабулат. Перспектива рассказывания впервые стала основой классификации, исходящей из имманентных свойств текста, но использовали ее только как дополнительный к тематическому признак при классификации жанров несказочной прозы[1]. На сегодняшний день в фольклористке действует общепризнанная система определения жанров несказочной прозы, сохраняющая в основе тематический принцип. 1. «Народная легенда есть прозаический художественный рассказ, обращающийся в народе, содержание которого прямо или косвенно связано с господствующей религией» (Пропп 1998а, 271). В отечественной фольклористике к легендарным преимущественно относят тексты о православных святынях и святых, и событиях, с ними связанных. Основное назначение этого жанра, по наблюдениям Н. Криничной, «утверждать морально-этические нормы христианства» (Криничная 1987, 6). В более широком смысле к легендарным относят тексты, повествующие о событиях, «фантастически осмысляемых в рамках какой-либо мировоззренческой системы» (космогонические, топонимические, этиологические, этногенетические, зоогонические, религиозные, исторические, социально-утопические и др.) (Восточно-славянский фольклор 1993, 128). Такое широкое толкование понятия легенды[2] распространено в зарубежной фольклористике. «Это вторая (после мифа - И. В.) большая категория традиционных прозаических нарративов, к которой относятся истории, представляемые рассказчиками как правдивые, хотя и отчасти основанные на традиционных мотивах и концептах. В отличие от мифа легенды имеют в большей части «светский» характер и относятся к менее отдаленному прошлому.‹…› Так же как и миф ‹…› легенда часто рассказывается, чтобы поддержать бытование некоторых верований (superstitions - «суеверия». И. В.) в современном фольклоре» (Brunvand 1986, 158). Более подробно о традиционных легендах см. лекцию А. А. Панченко. В область легендарного входит так называемая современная, городская легенда. В последнее время в разных странах отмечается бум популярности городских легенд, объемные тома которых стали национальными бестселлерами[3]. Разговоры про «современную легенду» начались с сюжета про исчезающего попутчика (The Vanishing Hitchhiker). Со времени сбора первых англоязычных вариантов новой легенды (доминантной приметой «нового» был нарративный атрибут - автомобиль[4]) (1926, 1941 - 44 гг.) многочисленные исследователи сюжета сделали вывод о том, что этот сюжет не является ни новым, ни городским[5], разве только современным для эры автомобилей. Подмоченная репутация жанра под названием «Contemporary, Modern, Urban etc. Legend» (Bennet 1984) не помешала ему возмужать. Активно городские легенды начали собирать с 40-х годов XX века и до 70-х гг.. Подозрительные сюжеты не имели жанрового определения - их называли мифами, сказками, легендами, историями, городскими народными сказками, в 70-м Линда Дег назвала их "the belief legend", после чего этот термин, а также "the modern urban legend" прижились и стали общеупотребительными. Время действия в недалеком прошлом и опора логики истории на приметы современности также отличает новые формы от традиционных легенд, так что фольклористы вынуждены были назвать их «современными легендами» по главному, бросающемуся в глаза признаку - их современности. При том, что нестрогий тематический принцип положен в основу определения жанрового комплекса «современных легенд», тенденция-мейнстрим в изучении жанра - прагматический подход[6]. В частности, исследования Б.Эллиса можно было бы назвать опытами «генетивной нарратологии»[7], когда в задачи исследования входит «понимание процессов, которые поддерживают жизнь современных легенд в традиции» (Ellis 1989; Ellis 1988, 37). Соглашаясь со своего рода антиопределением легенды Р. Джорджеса[8], Б.Эллис обращает внимание на то, что легенда выступает в разных качествах, выполняет разные функции и выражает сюжетно схожие нарративы в разных жанровых формах. Прояснить нарративное строение текста становится возможным из детального анализа ситуации исполнения легенды, ее перформанса. «Легенда, - пишет Б.Эллис, - полиформный жанр, чьи стадии, похоже, отражают человеческую потребность в определении, назывании и соучастии каждой из частей мира и каждой грани человеческого опыта. И каждая стадия в равной мере легенда, даже если они различаются по функции и форме» (Ellis 1989, 50). 2. Под преданием понимается повествование о реальных (в разной степени) исторических событиях и лицах далекого или недавнего прошлого (Чистов 1964, 8; Восточнославянский фольклор 1993, 275). Содержательно эта группа объединяется рассказами об исторической (отдаленной во времени, несакрализованной) реальности. Н. А. Криничная считает функциональной особенностью преданий сохранение этим жанром «совокупности исторических сведений» (Криничная 1987, 6). Судя по определениям, на ячейку фольклорного исторического нарратива в имеющейся жанровой классификации претендуют исторические и легенды, и предания. Подробнее о преданиях см. лекцию С. А. Штыркова. 3. Быличка - «устный рассказ-меморат о якобы имевших место сверхъестественных явлениях: встрече, драматичном столкновении самого рассказчика или знакомого ему человека» с мифологическими персонажами (Восточно-славянский фольклор 1993, 26). По мнению Н. А. Криничной, главная задача былички «заключается в том, чтобы «доказать, утвердить, подкрепить то или иное верование» (Криничная 1987, 6). 4. Бывальщина отличается от былички только перспективой изложения. Бывальщина - рассказ фабулат, следовательно, повествование предполагает изложение в 3-м лице. 5. Personal experience stories («случаи из жизни»): «прозаический нарратив, связанный с личным опытом, обычно рассказывается в 1-ом лице и его содержание не традиционно» (Stahl 1977, 18). Предполагается, что personal experience stories, будучи стереотипными по структуре, не традиционны по семантике. 6. Близким к personal experience stories термином в отечественной фольклористике является сказ - «вид устной прозы, не содержащий элементов фантастики, по содержанию подразделяются на «рассказы о случаях», в которых идея рассказа раскрывается в необычном эпизоде, и «рассказы о героях» (Восточно-славянский фольклор 1993, 309). 7. Слухи и толки - «повествования, возникшие вследствие недостаточной информированности о фактах и событиях из современной (по отношению ко времени повествования) жизни народа, поразившее народное воображение. В них выражена субъективная интерпретация предмета «по аналогии», оказывающая влияние на формирование общественного мнения» (Восточнославянский фольклор 1993, 332). Г. Е. Крейдлин и М. В. Самохин выделяют следующие релевантные свойства слухов, сплетни и молвы как речевых актов: (1) комплексный характер (2) возможное большое пространство распространения (3) возможная высокая скорость распространения по различным информационным каналам (4) особое отношение к передаваемой информации (5) вербальность (6) краткость (7) нарративность (8) монотемность (9) устность (Крейдлин, Самохин 2003) В западной гуманитарной науке слухи и толки изучаются главным образом социологией (Shibutani 1966; Mullen 1972). Слухи возникают как реакция на критическую ситуацию. Они выполняют две функции - эмоциональную и когнитивную, причем обе эти функции взаимосвязаны. По мнению Шибутани, когнитивная функция - «это коллективное разрешение проблемы /…/, когда в неоднозначных ситуациях люди пытаются дать исчерпывающую интерпретацию, обмениваясь своими интеллектуальными ресурсами» (Shibutani 1966, 17).
Итак, в актуальное жанровое поле несказочной прозы фольклористики входят легенды и предания, былички, бывальщины, сказы, слухи и толки. В. Я. Пропп сформулировал принципы жанровой классификации фольклорных текстов следующим образом: «Жанр определяется его поэтикой, бытовым применением, формой исполнения» (Пропп 1998c, 177)[9]. Тем не менее, в приведенной жанровой системе несказочной прозы главенствующим остается только тематический показатель. Приоритет тематики в определении жанров несказочной прозы задал направление исследовательских интересов. Акцент был сделан на экспликации в текстах картины мира, коллективных представлений традиции. Редкой классификацией несказочной прозы, в которой выдержан приоритет текста над тематикой, является, предложенная Е. С. Новик жанровая схема. Е. С. Новик применила единые принципы членения жанрового пространства ко всему комплексу несказочной прозы Сибири и Дальнего Востока. «Все эти признаки (время и место действия, масштаб героя и этиологии), задавая жанровые параметры текста, входят в повествование, составляя более или менее постоянные компоненты его сюжета: в инициальной части сообщается «когда» и «где» происходят события и дается характеристика персонажей, а в финальной части следует этиологический вывод» (Новик 1986, 40)[10].
Мемораты, т.н. «разовые» тексты как пограничная область между речевым бытом и фольклором также в основном исследовались в тематическом аспекте. В советской фольклористике 20 - 40 гг. практиковалось собирание «сказов» - рассказов-воспоминаний о гражданской войне, великих писателях и деятелях революции (Жислина 1938; Комовская 1941). Фольклористический термин «сказ» модифицирован из введенного В. В. Виноградовым понятия «сказа» как особой формы авторской речи в художественном произведении (Виноградов 1926). Но, в отличие от последнего, фольклорные сказы не изучались с точки зрения поэтики, прагматики и пр. Основной ценностью сказов, как и прочих повествовательных достоверных жанров, считалось их содержание. Со временем идеологически окрашенный «сказ» вытесняется из научного употребления нейтральным термином - «устный рассказ». Первые замечания были сделаны по поводу поэтики и бытования устных рассказов, записанных во время Великой Отечественной войны, Л. В. Домановским. Они касаются двух важных качеств этих текстов: во-первых, присущей им ориентации на традиционное содержание и форму - «теряя мемуарный характер, такие рассказы постепенно приближались к традиционным повествовательным жанрам: легенде, преданию, сказке, анекдоту», во-вторых, легкости их жанровой трансформации в зависимости от конкретной ситуации - «определение жанровой природы многих фронтовых рассказов является делом весьма затруднительным и подчас спорным. Один и тот же сюжет рассказа в разных вариантах может быть подан в разной жанровой манере и форме» (Домановский 1964, 282). Замечания Л. В. Домановского впервые заставили усомниться в применимости используемых жанровых дефиниций на этом материале. При ослабевании тематического элемента рассказа (традиционных крестьянских верований) оказывается, что практически незаметно, как текст перетекает из одного жанрового образования в другое: от воспоминаний к анекдотам и преданиям и обратно. Все изучение текстов несказочной прозы держалось на сильной «тематической» составляющей (верования, мифологические и полумифологические исторические персонажи, народное православие). Как только мировоззрение исследователя приблизилось к мировоззрению текстов, тексты растворялись в речевом потоке повседневности без остатка. Напротив, мировоззренческие расхождения исследователя и рассказчика делали видимыми определенные фольклорные формы. Так, фольклористы с 80-х годов ХХ века начали вновь с удовольствием собирать и изучать мифологические рассказы. Маркером быличек и бывальщин, видным невооруженному глазу, служили удивительные своей «архаичностью» мифологические персонажи (разнообразные духи-хозяева, демоны: домовые, водяные, лесные хозяева, колдуны, ведуны, черти). Количество записей далеко не сразу дало возможность качественно иного, нежели описание, анализа. К. В. Чистов выразил общее мнение по поводу сложностей аналитических операций с несказочной прозой: «Предания, легенды, побывальщины, устные рассказы не выделяются столь отчетливо из потока бытовой прозы и не отличаются структурной самостоятельностью и завершенностью. Они не самодовлеющие эстетические системы, а как бы проявления или элементы более обширных познавательных, мировоззренческих систем» (Чистов 1964, 6). В. П. Зиновьев, чей сборник текстов мифологических рассказов и сопровождающий его указатель является «классикой жанра», в результате наблюдения над большим количеством текстов заметил общие черты, которые укладывались в синтагматическую схему развития конфликта (сюжета) в быличке:
Кроме типических эпизодов в развитии сюжета В. П. Зиновьев замечает следующие повторяющиеся детали повествования: достоверное описание (свидетели, место, дата, обращение к присутствующим за подтверждением); итог, когда рассказчик «удивляется, высказывает свое возбуждение, собственную растерянность перед возможностью отыскать объективные причины происшедшего» (Зиновьев 1987, 391). Любопытно, что схема В. П. Зиновьева практически совпадает со структурой personal experience stories В. Лабова. В аморфной речевой массе историй из личного опыта американскому этнолингвисту удалось выявить следующие повторяющиеся эпизоды:
Практическое совпадение структурных элементов[11] рассказов различных традиций доказывает устные рассказы стереотипны по матрице рассказывания. Различие определяется семантикой и прагматикой текста. Важность обнаружения структурного сходства подобных нарративов состоит в том, что тексты несказочной прозы характеризуются через внутритекстовые показатели, а не содержательные элементы. На основании выделенных эпизодов можно исследовать семантику текста (отношение плана выражения к плану содержания по Ф. Соссюру), а не только его тематику. Кроме того, речевые элементы текста (в том числе дейктические слова, вводные предложения и пр.) позволяют определять прагматическую установку текста. Парадигматическое рассмотрение мотивов использовала в своем опыте структурного анализа мифологического рассказа Е. С. Ефимова. Представление о мифологическом рассказе как повествовании о встрече со сверхъестественными силами разворачивается Е. С. Ефимовой в актуализированную в тексте систему оппозиций. «Структура жанра раскрывает особенности взаимоотношения двух миров: человеческого и потустороннего, «своего» и «чужого», «жизни» и «смерти»» (Ефимова 1994, 3 - 4). Новый подход, синтезирующий структурный анализ и сюжетно-типологический подход на уровне композиционно-повествовательной стереотипии предложили при решении задач классификации демонологических рассказов (мифологические рассказы о демонах природного и культурного пространства) М. Л. Лурье и И. А. Разумова: «Методом и одновременно результатом такого анализа является построение комплекса схем как суммы разнонаправленных возможностей, на основе которых выстраиваются конкретные тексты. При составлении сюжетных схем мы исходим из того, что story system должна быть представлена одновременно как последовательность событий и отношений (способов коммуникации). Поэтому основные элементы, формирующие сюжетную структуру, и, соответственно, единицы анализа - это Акция (ср. аналогичное использование термина у Б. Кербелите) и Реакция (ответное действие) ключевых персонажей» (Лурье, Разумова, 9). Результатом анализа сюжетостроения демонологических рассказов, с одной стороны, стало жанровое определение «Демонологический рассказ - в силу высокой степени функционально-семантической определенности, ограниченности словесного пространства и собственно фабульных ходов - особенно отчетливо демонстрирует механизм сюжетообразования: совмещение уровня устойчивых структур, число которых для нарративов данного типа очень невелико, с уровнем тех сюжетных элементов, которые обладают более или менее свободной сочетаемостью и создают чрезвычайно широкое поле замен» (там же); с другой стороны, возможность построения классификации и указателя на аналитической основе. Развитие в гуманитарной науке последних десятилетий структурно-семантического и прагматического методов дают теоретический фундамент для переосмысления жанровых классификаций и определений в теперь уже не столь определенной области «несказочной» прозы. Список использованной литературы Brunvand 1986 - Brunvand J.H. The Choking Doberman: And Other 'New' Urban Legends / Ed. J.H. Brunvand, 1986. Ellis 1987 - Ellis B. Why a Verbatim Transcripts of Legends Necessary? // Perspectives on Contemporary Legend. II. / Bennet G., Smith P. and Widdowson J.D.A.Sheffield. 1987. P. 31 - 60. Ellis 1988 - Ellis B. The fast food ghost: A study in the Supernatural's Capacity to survive secularization // Perspectives on Contemporary Legend. III: Monsters with Iron Teeth. / Bennet G., Smith P. Sheffield. 1988. P.37 - 79. Ellis 1989 - Ellis B. When is Legend?: An Essay in Legend Morphology // Perspectives on Contemporary Legend. IV: The Questing Beast. / Bennet G., Smith P. Sheffield. 1989. Jolles 1929 - Jolles A. Einfache Formen. Halle, 1929. Labov, Waletzky 1967 - Labov W., Waletzky J. Narrative Analyses : Oral Versions of Personal Experience // Essays on Verbal and Visual Arts / Ed. J. Helm. Seattle, Washington: Washington University, 1967. P. 12 - 42. Mullen 1972 - Mullen P.B. Modern Legend and Rumour Theory // Journal of the Folklore Institute. 9 (1972). 93 -109. Shibutani 1966 - Shibutani T. Improvised News: A sociological study of rumor. New York, 1966. Smith 1989 - Smith P. Contemporary Legend: A Legendary Genre? // The Questing Beast: Perspectives on Contemporary Legend. Vol. IV. Ed. G.Bennett, P. Smith, PP. 91 - 101. Stahl 1977 - Stahl S. The Personal Narratives as Folklore // Journal of Folklore Institute. 14. 1977. P. 9 - 30. Sudow 1939 - Sudow, von C.W. Kategorien der Prosa-Volksdichtung // Volkskundeliche Gaben John Meier zum 70. Geburtstage dargebracht. Berlin - Leipzig, 1939. А также: Sydov C.W.v Selected papers on folklore. Copenhagen, 1948. Tillhagen 1969 - Tillhagen C.-H. Das skandinavishe Sagenmatirial und dessen Katalogogisierung // Volkskunde, 64. № 22. Antwerpen, 1969.
Азбелев 1966 - Азбелев С. Н. Проблемы международной систематизации преданий и легенд // Специфика фольклорных жанров: Русский фольклор. X. М.; Л., 1966. С. 182 - 190. Азбелев 1969 - Азбелев С. Н. Классификация народной прозы // VII Международный конгресс антропологических и этнографических наук. Труды. Т.VI. М., 1969. С. Афанасьев 1914 - Афанасьев А. Н. Народные русские легенды. Казань, 1914. Виноградов 1926 - Виноградов В. В. Проблема сказа в стилистике // Поэтика. Л., 1926. Восточно-славянский фольклор 1968 - Восточно-славянский фольклор: Словарь научной и народной терминологии / Ред. К. П. Кабашников и др. М., 1993. Гримм 1987 - Гримм Я. Немецкая мифология // Зарубежная эстетика и теория литературы XIX - XX вв.: Трактаты, статьи, эссе. М., 1987. Домановский 1964 - Домановский Л. В. Устные рассказы // Русский фольклор Великой Отечественной войны. М.; Л., 1964. С. 264 - 306. Ефимова 1994 - Ефимова Е. С. Русский устный мифологический рассказ: Опыт структурного анализа. Автореф. дисс. на соиск. уч. ст. канд. филолог. наук. М., 1994. Жислина 1938 - Жислина С. Сказы о Толстом // Литературный критик, 1938. № 9-10. Зиновьев 1987b - Зиновьев В. П. Быличка как жанр фольклора и ее современные судьбы // Мифологические рассказы русского населения Восточной Сибири / Сост. Зиновьев В. П. Новосибирск, 1987. Комовская 1941 - Комовская Н. Д. Современные сказы // Советский фольклор, 1941. № 7. Крейдлин Самохин 2003 - Крейдлин Г. Е., Самохин М. В. Слухи, сплетни, молва - гармония и беспорядок // Логический анализ языка. Космос и хаос: концептуальные поля порядка и беспорядка. М., 2003. С. 117 - 157. Криничная 1987 - Криничная Н. А. Русская народная историческая проза: Вопросы генезиса и структуры. Л., 1987. Лурье, Разумова - Лурье М. Л., Разумова И. А. Анализ структуры устных демонологических рассказов как этап систематизации их сюжетов // http://www.ruthenia.ru/folklore/luriem_razumova2.htm Новик 1986 - Новик Е. С. К типологии жанров несказочной прозы Сибири и Дальнего Востока // Фольклорное наследие народов Сибири и Дальнего Востока. Горно-Алтайск, 1986. С. 36 - 48. Правдивые рассказы 1993 - Правдивые рассказы о полтергейсте и прочей нежити на овине, в избе и бане / Сост., вступ. ст., комм. К. Э. Шумова, Е. Преженцевой. Пермь.1993. Пропп 1957 - Пропп В. Я. Предисловие // Народные русские сказки А. Н. Афанасьева. В 3-х тт. Т. 1. М., 1957. Пропп 1976 - Пропп В. Я. Принципы классификации фольклорных жанров // Пропп В. Я. Фольклор и действительность. М., 1976. С. 36 - 41. Пропп 1998а - Пропп В. Я. Жанровый состав русского фольклора. // Пропп В. Я. Поэтика фольклора. (Собрание трудов В. Я. Проппа). М., 1998. С. 28 - 69. Рейли 1999 - Рейли М. В. Жанр былички (комплекс запретов). Автореф. на соиск. уч. ст. канд. филол. н. СПб., 1999. Чернов 1934 - Чернов С. Н. Слухи 1825-1826 гг. (Фольклор и история) // С. Ф. Ольденбургу к пятидесятилетию научно-общественной деятельности. Л., 1934. Чистов 1964 - Чистов К. В. К вопросу о принципах классификации жанров устной народной прозы. М., 1964. Сноски
Не совпали по последовательности парные элементы Сообщенная норма (Зиновьев) и Оценка (Лабов). Резюме (Лабова) не нашло соответствий в схеме Зиновьева, потому что в практике собирания и публикации нарративов в отечественной фольклористике реплики
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||