<< Неклюдов С. Ю. Российская фольклористика и структурно-семиотические исследования

Предмет, который мы называем фольклором, обычно определяется по двум исследовательским ракурсам. С одной стороны, под «фольклором» понимаются сами тексты культуры (вербальные, акциональные, изобразительные), содержание которых — при всей их национальной, социальной и исторической специфичности — характеризуется набором структурных и тематических констант. Но, с другой, фольклор не в меньшей (если не в большей) степени определяется наличием особых «технологий» («непосредственно-контактных», «устных», «коллективных»), служащих для продуцирования, хранения и передачи данных текстов. Несколько упрощая положение дел, можно сказать, что в XX (тем более — в XIX) веке исследователи скорее занимались «предметным» аспектом, тогда как в последние десятилетия минувшего столетия было обращено внимание и на аспект «технологический».

Естественно, на больших временных дистанциях быстрее трансформируется «предметная» сторона (содержание устных текстов, зависящее от изменчивых социо-культурных обстоятельств), чем «технологическая» (обусловленная весьма стабильным типом устной коммуникации). Переход от «архаического» фольклора к «традиционному» (или, по другой терминологии, к «классическому») мог совершиться в первую очередь после изобретения (или заимствования) письменности, и лишь во вторую очередь после распада родо-племенных отношений, появления «великих религий», возникновения государств и городов. Переход от фольклора традиционного к современному («постфольклору») также произошел прежде всего в результате «коммуникационной революции» рубежа веков (создание звукозаписывающей техники, возможность тиражирования и массовой трансляции звука и голоса). Не надо быть особенно прозорливым, чтобы предсказать, что очередная смена «фольклорной парадигмы» будет осуществлена (или уже осуществляется) под влиянием компьютерных технологий и Интернета; однако предугадать динамику развития этих квази-фольклорных новообразований не представляется возможным.

Одним из важнейших достижений российской гуманитарной науки, несомненно, являются типологические исследования по фольклору; в какой-то мере это связано с тем особым этническим разнообразием устных традиций, которым обладает многонациональная страна. Но и вообще фольклористика, всегда в той или иной степени концентрирующая внимание на тождествах и подобиях в своем материале, по природе своей типологична (хотя может и не осознавать этого). На фоне общей типологии, с учетом типологических ракурсов исследования происходит и развитие данной дисциплины — во всех ее современных аспектах.

Специфической чертой российской фольклористики является также то, что она осознается как дисциплина преимущественно историческая, а в центре научных интересов находится движение устных традиций во времени и их происхождение. Отсюда — особое внимание к архаической словесности, причем — в полном согласии со «стадиально-морфологическими» концепциями В. Я. Проппа — здесь «возможны две точки зрения: или внутреннее сходство двух внешне не связанных и не связуемых явлений не возводится к общему генетическому корню — теория самостоятельного зарождения видов, или это морфологическое сходство есть результат известной генетической связи — теория происхождения путем метаморфоз и трансформаций…» [Пропп 1976, с. 153]. Впоследствие эти различные интепретации наблюдаемых сходств еще более четко разграничил В. М. Жирмунский [1979, с. 186]: они объясняются либо историко-генетическими («родство по происхождению»), либо историко-типологическими причинами (возникновение в результате «сходных условий общественного развития»), либо обусловлены культурными контактами («влияния», «заимствования»). Все эти интепретации тождеств и аналогий в фольклорных текстах актуальны и для структурно-семиотического направления в фольклористике.

Структурная фольклористика как отдельная теоретическая дисциплина, имеющая свои аналитические приемы, свой арсенал понятий и терминов, сформировалась в российской науке благодаря исследованиям В. Я. Проппа, П. Г. Богатырева, Е. М. Мелетинского, К. В. Чистова, Б. Н. Путилова, Г. Л. Пермякова и ряда других ученых. Своеобразие этого направления гуманитарного знания обусловлено сочетанием диахронического (историко-генетического, стадиального) и синхронического (формального, структурно-типологического) аспектов анализа; в свою очередь сравнительно-типологический и структурно-семиотический методы связаны отношениями прочной преемственности и взаимно дополняют друг друга.

Для обособления фольклористики в качестве специальной дисциплины, имеющей свой особый предмет изучения и нуждающейся в выработке соответствующего ему инструментария, важнейшую роль сыграла статья П. Г. Богатырева и Р.О. Якобсона «Фольклор как особая форма творчества» (1929). Разумеется, за предшествующее столетие в России устную словесность исследовали многие ученые, в том числе очень крупные (Ф.И. Буслаев, А. А. Потебня, А. Н. Веселовский, В. Ф. Миллер и другие). Однако в XIX веке наука о фольклоре все-таки еще не вполне определилась в качестве отдельной области гуманитарного знания со своими специфическими методами и задачами. Показательно, что даже конце XIX века известный славист и руководитель научного альманаха «Живая Старина» В. И. Ламанский в предисловии к первому выпуску этого издания имел основание писать о фольклористике как о совершенно новой науке: «Так называемый ф о л ь к л о р, ф о л ь к л о р и с т и к а с ее представителями ф о л ь к л о р и с т а м и, получили у нас полное право гражданства вслед за такими же новыми науками <...> социологиею и учением эволюций» [Ламанский 1890, c. XLI].

Только в работе П. Г. Богатырева и Р.О. Якобсона словесность устная с небывалой дотоле четкостью была отделена от письменной и тем самым выведена «из-под юрисдикции» традиционного литературоведения, причем фольклористические методы были сближены с языковедческими [Богатырев, Якобсон 1971]. Заметим, что в советской (впрочем, и в дореволюционной русской) науке фольклор и литература, напротив, предельно сближались (вплоть до приема сказителей в Союз писателей в СССР). «Каждая сказка должна считаться произведением того, кто ее пересказал, — утверждал С. Ф. Ольденбург (1924), — ибо каждый пересказчик и выбором самой темы, и способом ее изложения совершает творческий акт, вносит свой субъективный элемент; старое представление о каком-то массовом народном творчестве должно быть отброшено» [Ольденбург 1962, с. 241]. Еще категоричнее на этот счет высказался Н. Я. Марр [1934, с. 11]: «Фольклор — это не особое народное творчество, а литература изустная, требующая тех же приемов, что и писанная литература». Поэтому подход П. Г. Богатырева и Р.О. Якобсона вызывал возражения; вспомним, например, полемическую статью известного русского фольклориста Ю. М. Соколова [1931], энергично выступившего против предложенного разграничения.

Показательно, что авторами, декларировавшими автономность фольклора в качестве предмета самостоятельной научной дисциплины, были именно П. Г. Богатырев — один из основоположников функционально-семиотического метода в фольклорно-этнологических исследованиях, и Р.О. Якобсон — крупнейший лингвист-филолог XX века, а сама статья была написана под несомненным влиянием идей Московского лингвистического кружка и Пражской лингвистической школы, к которым принято возводить и родословную структурных методов в гуманитарных науках. Таким образом, чтобы увидеть специфические качества уже давно изучаемого предмета, понадобился новый взгляд на него и новая методология, причем именно та, которая впоследствии ляжет в основу структурной фольклористики.

Если основы функционально-семиотического аспекта изучения народной культуры и устных традиций были заложены П. Г. Богатыревым, то синтагматический анализ фольклорного повествования в те же годы, но совсем на другой методологической основе, был впервые предпринят В. Я. Проппом в его знаменитой книге «Морфология сказки» (1929). Важно подчеркнуть, что сквозной сюжет сказковедческих разысканий В. Я. Проппа — это описание структуры («морфологии») явления с целью исследования его генезиса («прежде, чем ответить на вопрос, откуда сказка происходит, надо ответить на вопрос, что она собой представляет» [Пропп 1969, с. 10-11]). Парадоксальным образом результаты первого, как бы «подготовительного» этапа анализа настолько превысили результаты «основного» этапа, что с «Морфологией сказки» оказались несопоставимы другие работы ученого, сколь бы ярки, талантливы и оригинальны они ни были.

Преимущественное значение для формирования его взглядов, конечно, имели труды А. Н. Веселовского по исторической поэтике, определенное влияние на него также оказала книга В. Б. Шкловского «О теории прозы», однако сама идея «морфологии» никак не была связана со взглядами формалистов на литературное произведение как на систему приемов. В. Я. Пропп специально подчеркивал, что термин «морфология», не имеющий отношения к грамматике, заимствован для выражения более широкого эпистемологического смысла у Гете, который применял его к ботанике и остеологии: «Область природы и область человеческого творчества не разъединены. Есть нечто, что объединяет их, есть какие-то общие для них законы, которые могут быть изучены сходными методами» [Пропп 1969, с. 7; 1976, с. 134].

В статье «Трансформации волшебной сказки», вышедшей почти одновременно с «Морфологией сказки», В. Я. Пропп писал, что «изучение сказки во многих отношениях может быть сопоставлено с изучением органических образований в природе», а принцип ее стадиального развития аналогичен закону биологической эволюции («Вопрос о „происхождении видов“, поставленный Дарвиным, может быть поставлен и в нашей области» [Пропп 1976, с. 153]). Едва ли сегодня уместно упрекать автора в редукционизме и увлечении «стадиально-эволюционистскими» схемами. Концептуальная база исследований В. Я. Проппа сложилась в русле тех воззрений, согласно которым анализ исторического бытия традиции есть непременное условие ее изучения, а сам исторический процесс описывался преимущественно в терминах эволюционизма.

Несмотря на сочувственное принятие книги такими авторитетными исследователями древностей и народной культуры, как В. Н. Перетц и Д.К. Зеленин, «Морфология сказки» после своего выхода не имела непосредственного продолжения. Впрочем, «стадиально-морфологический» принцип В. Я. Проппа все же прослеживается в некоторых фольклористических работах 30-х годов. Так, монголовед Г. Д. Санжеев [1936, с. VIII, XXV, XXXIII и др.] не только активно использует его терминологию («ход» повествования, «вредитель»), но и вполне «в пропповском духе» анализирует свой материал. Эпические произведения для автора — это варианты единого национального эпоса, лишь находящегося на разных стадиях развития; вспомним инвариантную структурную формулу В. Я. Проппа и ее истолкование в эпиграфе к «Морфологии сказки» через гетевское «перворастение» (Urpflanze) [Пропп 1969, с. 83]. Тем не менее, подлинный научный триумф ожидал «Морфологию сказки» лишь спустя тридцать лет, уже в контексте новейших структурно-семиотических исследований.

В СССР формирование структурной фольклористики было связано с радикальными идеологическими переменами в области гуманитарного знания во второй половине 50-х — начале 60-х годов. Именно тогда о себе энергично заявило молодое исследовательское направление, поставившее целью применение в общественных науках (прежде всего, в лингвистике, но не только в ней) точных методов, что должно было привести и к более строгому анализу текстов искусства, религии, литературы и т.п. Происходило это после образования в Москве Сектора структурной типологии Института славяноведения АН СССР (1960) и проведения им совместно с Научным советом по кибернетике АН СССР Симпозиума по структурному изучению знаковых систем [Симпозиум… 1962]. Несколько позднее, при подготовке Тартуских Летних школ, возглавляемых Ю. М. Лотманом, была сформулирована концепция экстралингвистических «вторичных моделирующих систем», имеющих в своей основе язык («первичную моделирующую систему»), но обладающих собственной структурной организацией.

Изучение вторичных моделирующих систем было по определению междисциплинарной областью, включающей едва ли не в первую очередь мифологию и фольклор, которые в силу своей специфики особенно проницаемы для структурно-семиотических исследований. В программах тартуских Летних школ фольклор, сперва представленный довольно скромно, постепенно занимает все больше места. Помимо всего прочего, известную роль здесь играла и живая преемственность научной традиции, восходившей к самим основоположникам структурной фольклористики. Прежде всего, речь идет о П.Г. Богатыреве (еще принимавшем — и с большим воодушевлением — участие в заседаниях Летних школ) и В.Я. Проппе (напротив, относящемуся к новейшей структуральной методологии довольно прохладно). Но дело, конечно, не сводилось к опыту российской фольклористики, сколь бы он не был значителен. Тартуско-московская (или Московско-тартуская) школа, едва ли не более, чем какие-либо другие области советской гуманитаристики, в полной мере ориентировалась и на достижения мировой науки, причем далеко не только структурно-семиотической, хотя, конечно, труды Р. О. Якобсона, К. Леви-Строса, А. Греймаса, К. Бремона, П. Маранды, А. Дандеса и других, как и прямые контакты с ними, имели для исследователей устных традиций особенно важное значение.

Фольклорно-мифологическая тематика в тартуских «Трудах по знаковым системам» [Лотман 1965-1992], начиная с тома 4 (1969) выделяется в специальный раздел («Миф, фольклор, религия как моделирующие системы»). Это относится и к изданиям, которые непосредственно сопутствовали Летним школам, — в них тоже появляются разделы «Структура фольклорных текстов», «Миф в системе культуры» [Лотман 1970], «Фольклор. Миф. Исторические судьбы мифологического сознания» [Лотман 1973], «Семиотика фольклора и мифа» [Материалы… 1974]. Такое положение наблюдается вплоть до середины 70-х годов. Затем количество фольклористических работ начинает ощутимо уменьшаться. С тома 9 «Трудов по знаковым системам» (1977) из них исчезают специальные разделы, посвященные структурно-семиотическому исследованию устных традиций и фольклорных текстов.

Однако почти одновременно возрастает «удельный вес» данной тематики в изданиях московского Института славяноведения (Института славяноведения и балканистики) АН СССР, специально посвященных структуре текста, прежде всего — фольклорно-мифологического, исследованиям в области балто-славянской духовной культуры, славянского и балканского фольклора. Этим вопросам посвящены большие циклы тематических публикаций, а также коллективные монографии по обрядовому фольклору, «малым жанрам» фольклора и др. [Цивьян 1980; Толстой 1981; Цивьян, 1987; Толстой 1989; Иванов, Невская 1990; Иванов, Свешникова 1993; Цивьян, Толстая 1993; Николаева, 1994; Иванов, Свешникова 1995].

В тот же период структурно-семиотическая проблематика применительно к народным традициям (в том числе — к устной словесности) получает свое развитие в культурно-антропологических разысканиях Ленинградского отделения Института этнографии АН СССР [Путилов 1977; Путилов 1984; Байбурин 1985; Мыльников 1989; Путилов 1990; Байбурин, Кон 1991; Байбурин 1992]. Аналогичным образом обстоит дело и в востоковедческих дисциплинах, с которыми прямо связана московско-тартуская школа, вообще в немалом количестве включавшая ориенталистическую тематику. Специальная монографическая серия «Исследования по фольклору и мифологии Востока» (Москва; под редакцией Д. А. Ольдерогге и с 1989 г. — Е. М. Мелетинского), начатая переизданием «Морфологии сказки» (1969), публикует большое количество трудов структурно-семиотического направления, среди которых особо следует упомянуть сборник «Типологические исследования по фольклору», посвященный памяти В. Я. Проппа [Мелетинский, Неклюдов 1975]. Наконец, важнейшее место структурно-семиотическая интерпретация материала занимает в энциклопедии «Мифы народов мира» [Мифы… 1980-1982] — как в ее теоретических разделах, так и в статьях, посвященных тем или иным мифологическим традициям.

Надо, однако, отметить, что в 80-е годы грань между фольклористикой «структурной» и «традиционной» (включая компаративную, историческую и т.д.) быстро стирается. Это сопровождается смягчением некоторых крайностей структурно-семиотического подхода, с одной стороны, и популяризацией его приемов, продемонстрировавших свою продуктивность, с другой. Следует добавить, что методологические приобретения последнего времени (в теории коммуникаций, социологии, психологии, когнитологии и др.) позволяют весьма усовершенствовать аналитический инструментарий данной дисциплины и расширить ее предметное поле.

Структурная фольклористика возникает как синтез традиционно-фольклористических подходов с методологией смежных дисциплин — культурной антропологии, лингвистики, семиотики, информатики. В ее основе лежат представления о знаковой природе текста и его элементов (едва ли не в первую очередь — текстов народной культуры, в силу чего она приоритетна для семиотических исследований); в своем формировании структурная фольклористика связана с исследованиями социальной организации и социальной психологии архаических и традиционных обществ. При этом их фольклор и мифология рассматриваются либо как чисто типологический феномен — исследования Е. М. Мелетинского и его школы (к которым я вернусь ниже), либо как материал для реконструкции мифологического пра-текста. Таковы труды Вяч.Вс. Иванова и В.Н. Топорова, посвященные славянской, балто-славянской и шире — индоевропейской мифологии.

Этот обширный цикл был начат статьей «К реконструкции праславянского текста» (1963), а продолжен в двух капитальных монографиях [Иванов, Топоров 1965; 1974] и в других многочисленных работах тех же авторов. В них обосновывается понятие реконструируемой «модели мира» и ее семиотических воплощений (преимущественно на материале фольклорных текстов — этому посвящены труды В. Н. Топорова, его учеников и последователей), определяются различные уровни изучаемых религиозных традиций, а при анализе плана содержания фольклорно-мифологических текстов выявляется набор фундаментальных семантических оппозиций. Методологически чрезвычайно важна статья Вяч.Вс. Иванова и В.Н. Топорова, помещенная в сборнике «Типологические исследования по фольклору» [Иванов, Топоров 1975]. Фольклорно-мифологическая традиция в ней уподоблена биологической эволюции и рассматривается с точки зрения теории информации — как несовершенная передача первоначального сообщения, а принципы построения текстов обусловлены необходимостью обеспечить его «помехоустойчивость».

Специфика фольклора в информационном и коммуникативном аспектах подробно изучена К. В. Чистовым. Он разграничил два типа коммуникации — «естественный» («контактный») и «технический», что позволило отделить механизм бытования традиции фольклорной (и вообще народной культуры) от нефольклорной (прежде всего, письменной, литературной) [Чистов 1975, с. 26-43]. Это в свою очередь дало возможность проанализировать важнейшие принципы организации устного текста, его исполнения и восприятия как обусловленные именно коммуникативной ситуацией [Чистов 1978]. Особо исследована им проблема сочетания в народных традициях факторов, с одной стороны, устойчивости, стабильности (что выражается главным образом в содержательно-стилистических стереотипах) и, с другой, подвижности, пластичности, основное проявление которой — вариативность — представляет собой не побочный эффект устной передачи, а необходимое условие ее существования [Чистов 1986, с. 107-176].

В фокусе интересов Е. М. Мелетинского и ученых его школы находятся тексты устной словесности (архаической и более зрелой) в их жанровой обусловленности, включая миф, некоторые формы обрядового фольклора, героический эпос, сказку и несказочную прозу. Одним из направлений их исследований является дальнейшее развитие идей «Морфологии сказки» с принципиальным совмещением синтагматического и парадигматического, синхронического и диахронического уровней анализа [Мелетинский, Неклюдов, Новик, Сегал 2001]. Это приводит, с одной стороны, к рассмотрению проблем исторической поэтики и общей типологии литературного процесса (не только в области устной словесности), а, с другой, к изучению семантики традиционных сюжетов и мотивов, прежде всего — фольклорно-мифологических [Мелетинский 1979, гл. 7]; анализируются также вопросы соотношения устного текста и архаического ритуала [Новик 1984].

Наконец, особо следует упомянуть цикл исследований в области паремиологии, связанных прежде всего с именем Г. Л. Пермякова [1970; 1988]. Он предложил совершенно новый принцип систематизации «малых фольклорных жанров», сделав открытие, которое по своему значению вполне сопоставимо с открытым В. Я. Проппом принципом морфологической организации волшебной сказки. Его система включала в себе идею всестороннего охвата паремиологического фонда и понимания природы паремий как знаков ситуаций, инвариантных по отношению к конкретным пословицам и поговоркам. Перебор всех возникающих логико-семиотических возможностей позволил найти место для каждой зафиксированной пословицы, а также определить возможность существования пословиц, не зарегистрированных собирателями, но, очевидно, реально существующих. Для этой цели были выработаны абстрактные классификаторы — своего рода «координатные оси» пословичных речений, а именно — система формообразующих и предметно-тематических групп, построенных как ряды логических и семантических оппозиций.

Естественно, тремя названными направлениями далеко не исчерпывается проблемно-тематический диапазон российской структурной фольклористики последних десятилетий XX века. Однако ее более полное описание далеко выходят за рамки возможностей данной статьи.

Итак, прежде чем структурная фольклористика смогла сформироваться как особая научная дисциплина, само изучение устной словесности должно было обособиться в качестве отдельной гуманитарной области со своим специфическим материалом и специфическими приемами исследования; лишь затем предстояло сформулировать стоящие перед данной дисциплиной задачи в терминах, адекватных материалу.

Формирование общей методологической базы изучения устной словесности в Советском Союзе завершается примерно к середине 30-х годов нашего столетия; однако появление здесь структурной фольклористики, в полной мере утвердившей свое место в области гуманитарного знания и в некотором смысле противостоящей другим направлениям в изучении устных традиций, происходит только в 60-70-е годы [ср.: Мелетинский 2001; Рафаева, Рахимова, Архипова 2001].

В последующий период структурно-семиотические парадигмы и аналитические приемы (во всяком случае те, которые доказали свою эффективность), перестают активно отторгаться советской фольклористикой как специфические лишь для узкого круга исследователей «московско-тартуской школы». Они становятся практически «всеобщим достоянием» ученых, занимающихся устной словесностью. По времени это почти совпадает с появлением в мировой науке постструктуралистских концепций.

Литература

Байбурин А. К. (ред.) Этнические стереотипы поведения. Л.,. 1985.

Байбурин А. К. (ред.) Фольклор и этнографическая действительность. СПб.,.

Байбурин А. К. Кон И.С. (ред.) Этнические стереотипы мужского и женского поведения. СПб.,. 1991.

Богатырев П. Г. Якобсон Р. О. Фольклор как особая форма творчества // В кн.: Богатырев П. Г. Вопросы теории народного искусства. М., 1971.

Жирмунский В. М. Сравнительно-историческое изучение фольклора // Жирмунский В. М. Сравнительное литературоведение. Восток и Запад. Л., 1979.

Иванов Вяч.Вс., Топоров В. Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы (Древний период). М., 1965.

Иванов Вяч.Вс., Топоров В. Н. Исследования в области славянских древностей. Лексические и фразеологические вопросы реконструкции текстов. М., 1974.

Иванов Вяч.Вс., Топоров В. Н. Инвариант и трансформации в мифологических и фольклорных текстах // Типологические исследования по фольклору: Сборник статей памяти Владимира Яковлевича Проппа (1895-1970). М., 1975.

Иванов Вяч.Вс., Невская Л. Г.(ред.) Исследования в области балто-славянской духовной культуры: Погребальный обряд. М., 1990.

Иванов Вяч.Вс., Свешникова Т. Н. (ред.) Исследования в области балто-славянской духовной культуры: Заговор. М., 1993.

Иванов Вяч.Вс. (ред.), Свешникова Т. Н. (сост.) Малые формы фольклора. Сборник статей памяти Г. Л. Пермякова. М., 1995.

Ламанский В. И. От редактора // Живая Старина. Вып. I. СПб., 1890.

Лотман Ю. М. (ред.) Труды по знаковым системам, II-XXV. Тарту, 1965-1992.

Лотман Ю. М. (ред.) Тезисы докладов IV Летней школы по вторичным моделирующим системам. Тарту, 1970.

Лотман Ю. М. (ред.) Сборник статей по вторичным моделирующим системам. Тарту, 1973.

Марр Н. Я. Академик С. Ф. Ольденбург и проблема культурного наследия // Сергею Федоровичу Ольденбургу. К пятидесятилетию научно-общественной деятельности, 1882-1932. Сборник статей. Л., 1934.

Материалы Всесоюзного симпозиума по вторичным моделирующим системам, 1 (5). Тарту, 1974.

Мелетинский Е. М. Структурно-типологическое изучение сказки // Структура волшебной сказки. М., 2001.

Мелетинский Е. М. Сравнительная типология фольклора: историческая и структурная // Philologica. Памяти акад. В. М. Жирмунского. Л., 1973.

Мелетинский Е. М.. Палеоазиатский мифологический эпос (цикл Ворона). М., 1979.

Мелетинский Е. М., Неклюдов С. Ю. (сост.) Типологические исследования по фольклору: Сборник статей памяти Владимира Яковлевича Проппа (1895-1970). М., 1975.

Мелетинский Е. М. , Неклюдов С. Ю., Новик Е. С., Сегал Д. М. Проблемы структурного описания волшебной сказки // Структура волшебной сказки. М., 2001 [1-е изд.: Труды по знаковым системам IV (Уч. зап. ТГУ, № 236), Тарту, 1969; Еще раз к проблеме структурного описания волшебной сказки // Труды по знаковым системам V (Уч. зап. ТГУ, № 284), Тарту, 1971].

Мифы… 1980-1982 (1-е изд.). Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 1-2. М.,.

Мыльников, А.С. (ред.) Этнографическое изучение знаковых средств культуры. Л., 1989.

Николаева Т. М. (ред.) Исследования в области балто-славянской духовной культуры: Загадка как текст. М., 1994.

Новик Е. С. Обряд и фольклор в сибирском шаманизме: Опыт сопоставления структур. М., 1984.

Ольденбург С. Ф. 1962. Странствование сказки // Избранные труды русских индологов-филологов. М.,.

Пермяков Г. Л. От поговорки до сказки. (Заметки по общей теории клише). М., 1970.

Пермяков Г. Л. Основы структурной паремиологии. Сост., и вступит. ст. Г. Л. Капчица. М., 1988.

Пропп В. Я. Морфология сказки. М., 1969.

Пропп В. Я. Фольклор и действительность. Избранные статьи. М., 1976.

Пропп В. Я. Русская сказка. Л., 1984.

Путилов Б. Н. (ред.) Фольклор и этнография: Связи фольклора с древними представлениями и обрядами. Л., 1977.

Путилов Б. Н. (ред.) Фольклор и этнография: У этнографических истоков фольклорных сюжетов и образов. Сборник научных трудов. Л., 1984.

Путилов Б. Н. (ред.) Фольклор и этнография: Проблемы реконструкции фактов традиционной культуры. Сборник научных трудов. Л., 1990.

Рафаева А. В., Рахимова Э. Г., Архипова А. С. Еще раз о структурно-семиотическом изучении сказки // Структура волшебной сказки. М., 2001.

Санжеев Г. Эпос северных бурят // Аламжи Мерген: Бурятский эпос. М.,-Л., 1936.

Симпозиум по структурному изучению знаковых систем. Тезисы докладов. М., 1962.

Соколов Ю. М. Фольклористика и литературоведение // Памяти П. Н. Сакулина. М., 1931.

Толстой Н. И. (ред.) Славянский и балканский фольклор: Обряд. Текст. М., 1981.

Толстой Н. И. (ред.) Славянский и балканский фольклор. Реконструкция древней славянской духовной культуры: источники и методы. М., 1989.

Цивьян Т. В. (ред.) Структура текста. М., 1980.

Цивьян Т. В. (ред.) Исследования по структуре текста. Отв. ред. Т. В. Цивьян. М., 1987.

Цивьян Т. В., Толстая С. М. (ред.) Славянское и балканское языкознание: Структура малых фольклорных текстов. М., 1993.

Чистов К. В.. Специфика фольклора в свете теории информации // Типологические исследования по фольклору. Сборник статей памяти Владимира Яковлевича Проппа (1895-1970). М.,1975.

Чистов К. В. Поэтика славянского фольклорного текста. Коммуникативный аспект // История, культура, этнография и фольклор славянских народов. VIII Международный съезд славистов. Загреб-Любляна, сентябрь 1978 г. Доклады советской делегации. М., 1978.

Чистов К. В. Народные традиции и фольклор. Л., 1986.