<< Мадлевская Е. Л. Дéвичья крáсота и социовозрастной статус девушки в традиционной культуре русскихСимволическое понятие дéвичьей крáсоты,[1] имеющей в местных свадебных традициях также названия вóля, дéвья красá, крóста, покрáса, в народном сознании связывается с половозрастной группой девушек, достигших брачного возраста. Наделенность девушки дéвичьей крáсотой относится, по народным представлениям, к периоду ее «невещенья», «красования», т. е. от момента наступления физиологической зрелости до вступления в брак. Однако понятие дéвичьей крáсоты актуализировалось не во время девичества (девичьей поры), а тогда, когда девушке приходилось расставаться с крáсотой, выбывать из круга подруг, прощаться с родительским домом, т. е. с момента просватанья. В понятии дéвичьей крáсоты концентрируется все многообразие особенностей, отличающих статус совершеннолетней девушки от всех других половозрастных групп общины. Об этом свидетельствуют и сами обряды расставания с дéвичьей крáсотой, и сопровождавшие их песни и причитания, и мифопоэтические представления, которые послужили основой для различных материальных воплощений дéвичьей крáсоты в локальных свадебных традициях. Основополагающей характеристикой девушки, «носящей» девичью крáсоту, является ее зрелость, то есть готовность к материнству и браку, проявляющаяся в разных сферах бытия индивидуума. Так, на уровне физического развития проявлением зрелости считались соответствующие возрасту рост и сила. Не случайно, если девушку не хотели отдавать замуж за нежелаемого жениха, во время сватовства поводом для отказа служила ее «молодость»: родители говорили сватам, что их дочь еще «молода», «не доросла».[2] Более конкретно этот мотив звучит в причитаниях самой просватанки; девушка пеняет, что у нее: «Ручки-ножечки да тонёхоньки, / Во плечах силы малёхонько».[3] Укоряя отца за то, что просватал, невеста также плакала: «Еще нé да? мне батюшко / На ножкú-те змотáтисе, / Да всю силку собрáтисе <…> / Бела лица принаполнити / До янтарёв-наборочников».[4] Чаще всего в причитаниях тема «недозрелости» невесты реализуется через сопоставление девушки с растением:
Одним из внешних признаков, по которым судили о взрослости девушки, являлись также длинные волосы. Длина ее косы была своего рода знаком степени ее зрелости и, соответственно, — готовности к замужеству.[6] Поэтому, сетуя о просватанье, невеста причитала: «Уж мне не дал жо батюшко / Рýсы кóсы дорóстити / Да до шелковово пояса».[7] Восприятие косы в традиционной культуре как символа девичества обусловливает феномен одного из поэтических и материальных воплощений крáсоты в виде девичьей прически — заплетенных в одну косу волос. При неизбежном существовании в реальной жизни относительности физических характеристик той или иной девушки (рост, сила, длина волос) наиболее четким «природным» признаком зрелости представляется наличие регул (месячных очищений). Именно появление регул, соотносимых в народной традиции со способностью зачатия ребенка,[8] служило знаком готовности девушки к материнству и, соответственно, возможности вступить в брак и изменить свой социовозрастной статус. В связи с этим вполне закономерно предположение И. М. Денисовой о том, что «исконное значение „крáсоты“ восходит именно к символизации менструальной крови».[9] В этом плане показательно, что слово крáсота является однокоренным слову краски, обозначающему у русских регулы.[10] Причем оба слова восходят к прилагательному красный, одно из основных значений которого — цветовое — естественно соотносится с кровью. А право на ношение в косе яркой красивой ленты (в действительности — не только красной, но и других цветов) вместо гаруса или косника (тонкого сплетенного шнура) девушка получала только с появлением регул.[11] Не случайно во многих локальных традициях материальное и поэтическое воплощение образ дéвичьей крáсоты находит в виде алой ленты.[12] Так, в ярославском приговоре при выносе дéвичьей крáсоты сообщалось: «А тебе, Марья Ивановна, / Не бывать больше в девушках, / Не носить алых ленточек…»[13] В свадебной поэзии алая ленточка зачастую непосредственно называется дéвичьей крáсотой:
В социовозрастном аспекте в традиционной культуре красный и белый цвета противопоставляются как знаки девичьего и женского статусов. Ключом к пониманию этой оппозиции является соотнесение отсутствия регул с состоянием беременности: «регулы, как известно, исчезают с зачатием и появляются далеко не сразу после родов, а если вспомнить, что крестьянские женщины в детородный период рожали по 10-20 детей, то становится отчасти понятно, почему у многих народов белый цвет связывался преимущественно с женщиной (само отсутствие регул носило название „белизны“), а красный — с девушкой».[15] Как скрытая «природная» характеристика взрослой девушки/невесты, соотносимая с дéвичьей крáсотой, выступает девственность (целостность). Признак целостности содержится в таких именованиях целомудренной девушки, как целка, непочатая; и, наоборот, — «в названиях девушки, утратившей девственность <…> подчеркивается нарушение целостности (рус. целка ломаная, перм. нецельная, оренбург. неуцелевшая, олонец. колотое копыто, ярослав. порушена, криночка снятая)».[16] На поздних этапах формирования свадебной обрядности физиологический признак целостности невесты в большей степени озвучивается в морально-этическом плане: как синонимичные понятию девственности (целостности) выступают понятия честности, невинности. Эпитет честная используется для определения и девушки, и дéвичьей крáсоты. В свадебной поэзии тема честности невесты реализуется также через мотив целостности одежды ее олицетворенной дéвичьей крáсоты:
В контексте соотнесения целостности девушки с дéвичьей крáсотой показателен факт наличия общего места в обрядах расставания невесты с крáсотой во многих локальных традициях: независимо от того, в каком предмете воплощалась дéвичья крáсота, с нею совершали действия деструктивного характера — разрушали, сжигали, разбрасывали, т. е. уничтожали целостность объекта как символ лишения девственности в процессе свадебного обряда. Так, крáсоту-косу расплетали, крáсоту-ленту разрезали, крáсоту-веник трепали, а веточками вершили дорожку в баню, а затем разбрасывали и прямо по ним шли обратно в дом, крáсоту-телефон срывали, крáсоту-деревце (елочку, березку, репей) разрушали или сжигали. Девственности невесты в народной традиции придавалось большое значение. Это очевидно по разработанности в русской послесвадебной обрядности разнообразных акций публичного показа честности молодой (демонстрация брачной простыни, рубахи молодой, битье горшков и др.). В русской традиции конца ХIХ — начала ХХ века местами сохранились реликты добрачного узнавания целостности невесты. Так, в Псковской и Тверской губерниях обряд расплетания косы совершался на квашне,[18] что соответствует белорусскому обряду, в котором сесть на дежу или кадку с рожью позволялось только девственнице.[19] Явления такого порядка связаны с тем, что в рамках традиционной культуры, в которой регулирование жизненно важных процессов в судьбе отдельной личности и всего социума происходит посредством ритуала, «несоблюдение невинности до ритуально предписанного момента — вызов всему миропорядку. Не случайно это нарушение, по традиционным представлениям, могло пагубно отразиться в самых разных сферах».[20] Кроме того, символизировавшей девственность невесты дéвичьей крáсоте в традиции приписывалась магическая защитная и продуцирующая сила.[21] Поэтому не удивительно, что «единственные условия, которые требовали <…> со стороны невесты — смиренность и сохранение целомудрия до свадьбы».[22] С понятием дéвичьей крáсоты в народной традиции соотносился и такой важный признак зрелости девушки, как наличие ума-разума. Приходя в дом невесты, сваты мотивировали свой выбор тем, что они наслышаны о положительных качествах хозяйской дочери; одно из них то, что девушка «сама умнешенька».[23] В вологодской традиции, отличающейся большой разработанностью обрядов прощания невесты с девичеством, накануне свадьбы происходило словесное состязание подружек невесты с бабами: девушки разыскивали сидящую в кути просватанку, а бабы отсылали их в другие места (на ярмарку, в церковь, в лес); девушки не верили бабам, и последние указывали место невесты, признавая при этом догадливость подружек: «Уж вы, девицы, девицы, / Вы девицы все умные!»[24] В приговорах, сопровождающих вынос крáсоты-елочки, невесте приписывалась высшая степень ума-разума: «У нас Таня — самая разумная».[25] Этим качеством в причитаниях наделяется и сама дéвичья крáсота, при прощании с которой невеста голосила: «Моя красная ты красота, / Моя умная-разумная, / Моя кроткая-смиренная».[26] Понятие ума-разума в народной традиции тесно связывалось с одной из сфер его реализации в жизни девушки — в ее различных трудовых умениях и, в частности, в рукоделии. Именно оно в значительной степени создавало славу девушке и являлось одним из важных факторов при выборе невесты. Так, в некоторых местах Калужской губернии существовал обычай «смотреть» невесту под окном: «Теперь можно девку дуру отдать — неряху-непряху, а тады глядели, как девка работает; смотрят, сама ли рубашку сшила, не мать ли, не сестры ли сшили на девку. Если перетканная рубаха, сама ли перетыкает. Раньше было так: с одиннадцати лет девочка так такёт, что большого засушит <…> Девка-то сидит, вышивает, а ее к ночи приходят глядеть под окнами — мать жениха, али его тетка, али старшая сестра; смотрит, хороша ли девка, и как она работает. Если понравится невеста, то посылают свататься».[27] В Псковской губернии сваты наряду с умом невесты отмечали ее трудовые навыки: «прядё лавошенько, беля бялешенько, моя цистешенько».[28] В свадебной причети, приуроченной к одному из моментов прощания с девичеством и с крáсотой, подружки невесты просят Бога пожаловать ее «старой-прежней милостью, честной девьей красотой», причем наличие последней соотносится в причитании с таким уровнем рукоделия невесты, которое достигает мастерства Творца:
В традиционном укладе за половозрастной группой девушек был закреплен такой вид работы, как прядение. Этот факт, а также утрачивание после замужества права на посещение супрядок явились одним из оснований для использования кудели как материала для изготовления объектов, выступающих в свадебной обрядности в качестве символа дéвичьей крáсоты.[30] В контексте празднично-обрядовой жизни показателем взрослости девушки являлось ее обязательное участие в разного рода специфических для девичьих и — шире — молодежных коллективов ритуализованных формах проведения времени. Как наиболее общее и определяющее характер этих форм в традиции существовало понятие гуляния. Так, в Вологодской губернии, передавая своей сестре дéвичью крáсоту в виде ленты или платка, невеста наказывала ей:
В этом плане понятие дéвичьей крáсоты в свадебной поэзии соотносится с самим периодом девичества и характерными для него занятиями. В Самарской губернии, прощаясь с дéвичьей крáсотой, невеста горевала:
Действительно, расставание с дéвичьей крáсотой и замужество оказывались той границей, за которой невеста лишалась возможности проводить время таким образом. Поэтому во многих местных традициях в причитаниях и приговорах, сопровождавших обряды с крáсотой, часто звучит тема противопоставления девичьей жизни и женской доли. Так, в Вологодской губернии при выносе крáсоты-елочки произносили присказ, в котором олицетворенная дéвичья крáсота обращалась к невесте:
В сфере семейного уклада и распределения обязанностей между домочадцами положение девушек, достигших брачного возраста, отличалось наибольшей свободой.[34] Традиционно девичья жизнь считалась беззаботной и вольной. Не случайно в народных представлениях понятие воли зачастую выступало как синонимичное дéвичьей крáсоте, а сама дéвичья крáсота в свадебных причетах называлась волей вольной.[35] В социокультурном аспекте внешний облик взрослой девушки характеризовался особой прической — косой, убранной лентами и косниками, ношением специфического девичьего головного убора в виде венка или венца, оставляющего открытой макушку головы, особенностями костюма и обилием украшений (ленты, гайтаны, кольца и проч.), использованием косметических средств (белил, румян и др.). Любой из перечисленных элементов, отличающих внешность девушки, в той или иной локальной традиции мог выполнять в свадебной обрядности функцию дéвичьей крáсоты.[36] Понятие дéвичьей крáсоты в народных представлениях соотносится также с эстетической категорией красоты: прежде всего — через название крáсота, красá; а также через внешний вид наделенной ею девушки. Действительно, на фоне всех половозрастных групп общины именно девушки, достигшие брачного возраста, воспринимались как украшение общества благодаря свойственным этой поре природной свежести, а также наиболее ярким, нарядным и красивым костюмам. Не случайно во многих местах у русских слово красоваться означало быть девушкой.[37] В Олонецкой губернии красóтами называли девушек, провожающих невесту к венцу.[38] Сама дéвичья крáсота, олицетворявшаяся в свадебных причитаниях, также наделялась признаком красоты: «Моя дивья-та крáсота <…> / Да из себя-то хорошая, / Волосами-то сивая / Да на лицо-то красивая».[39] В этом плане показательно и использование в народной поэзии эпитета красная в значении красивая для образа дéвичьей крáсоты. В свадебной поэзии дéвичья крáсота выступает как украшение девушки-невесты; так, после баенного ритуала просватанка причитала о том, что баня не помыла и не попарила, а только смыла и спарила «да девью красоту, красоту да украшенницу».[40] В рамках свадебной обрядности при создании материальных воплощений дéвичьей крáсоты, будь то елочка, репей, кукла, веник и проч., их обязательно украшали разнообразными предметами (бумажками, лоскутками, ленточками, бусами, свечками и др.), так что изготовленный атрибут воспринимался как нечто очень красивое, поскольку в народном понимании он выступал еще и как символ красоты невесты.[41] В свадебной поэзии дéвичья крáсота представляется состоящей из самых дорогих и красивых материалов: шелк, хаз (тесьма из серебряной или золотной нити), бархат, золото, жемчуг,[42] что, собственно, нередко соответствовало действительности. В морально-этическом плане понятие дéвичьей крáсоты соотносилось с идеальным поведением, приписываемым традицией девушке на выданье: честность, скромность, аккуратность и т. п. Об этом свидетельствует, в частности, наказ невесты сестре при передаче дéвичьей крáсоты:
Таким образом, понятие дéвичьей крáсоты в народных представлениях является сложным и неоднозначным. С одной стороны, оно включает в себя отличительные характеристики девушки, готовой к замужеству. С другой стороны, непосредственно в ритуальной практике дéвичья крáсота находит материальное воплощение в разнообразных предметах, выступающих как обрядовые атрибуты. Они символизируют и саму невесту, и возрастной статус взрослой девушки, и девичий период жизни, и отдельные характеристики, свойственные как просватанной девушке (целостность, красотá и вообще все лучшие качества), так и поре девичества (свобода, воля, беззаботность, веселье и проч.). С третьей стороны, в свадебной поэзии образ дéвичьей крáсоты выступает и как тот или иной конкретный предмет, который в обряде используется в качестве таковой, и как некое свойство, утрачиваемое невестой (девственность, причастность к половозрастной группе девушек, молодость, красотá, воля и подобное). В фольклорных текстах образ дéвичьей крáсоты нередко олицетворяется, приобретая черты живого существа (чаще всего птицы или девушки) и индивидуальные характеристики, отличающие ту или иную невесту. Феномен олицетворения, свойственный мифопоэтическому сознанию и нашедший отражение в фольклорных текстах, явился основой для трактовки древней семантики дéвичьей крáсоты как «одушевленной субстанции девичьего „Я“», «души девушки, которую она утрачивает, выходя замуж».[44] В некоторых локальных традициях поэтический образ дéвичьей крáсоты-воли персонифицируется: в Вологодской губернии «такой волей оказывается „подруга невесты“. Оплакивая утраченную „волю“, невеста обращается к подруге и называет ее „волей“».[45] Иногда в рамках одной местной традиции материальный атрибут и поэтический образ дéвичьей крáсоты могут иметь разное предметное воплощение: например, елочка как обрядовый элемент и лента или головной убор в причитании.[46] Из многообразного фольклорно-обрядового материала следует, что в каждом конкретном случае понятие дéвичьей крáсоты связывается прежде всего с индивидуальными качествами девушки-невесты, а также с ее подружками, принадлежащими к половозрастной группе девушек, достигших брачного возраста. Именно подруги невесты являются непосредственными участницами всех обрядов с дéвичьей крáсотой: они мастерят дéвичью крáсоту (елочку, куклу и др.), расплетают косу невесты и в последний раз на девичнике оформляют ее волосы по-девичьи, «продают» дéвичью крáсоту жениховой стороне. Кусочки или детали дéвичьей крáсоты (ленты, косника, елочки, веника и др.) достаются девушкам «на память» от невесты, а в свадебных причитаниях дéвичья крáсота отсылается на корабль, на котором плывут девушки,[47]: т. е. она остается у представителей девичьей половозрастной группы. В данном контексте показательно и то, что в некоторых локальных традициях дéвичья крáсота может не уничтожаться, а сохраняться до следующей свадьбы,[48] либо выдаваться на свадьбу каждой из невест одной или нескольких деревень.[49] В свадебных приговорах при выносе крáсоты-елочки последняя выступает как метафора девичьего круга с оставившей его невестой:
Вместе с тем в русской свадебной обрядности имеют место детали, указывающие на соотнесение дéвичьей крáсоты с родом невесты и даже шире — с социумом деревни (в прошлом — со всем родом-племенем). Так, например, во многих локальных традициях символ дéвичьей крáсоты — ленту, головной убор, украшение, весь наряд — невеста передавала своей младшей сестре. Выше уже упоминалось, что крáсоту-елочку или куст хранили до следующей деревенской свадьбы и передавали в дом другой невесты;[51] в Ярославской губернии крáсоту-деревце тайно подбрасывали на крышу дома парню, который собирался жениться.[52] Однако следует отметить, что и в этих случаях дéвичья крáсота оставалась в среде молодежной возрастной группы. Факты подобного рода, а также соотнесение дéвичьей крáсоты в виде деревца с архаическими представлениями о «священном родовом дереве, связанном с образом женского божества плодородия, от которого зависела жизнь, продолжение потомства и благополучие всего родового коллектива», легли в основу взгляда на древнее значение дéвичьей крáсоты не только как «девичьей», но и как «родовой души невесты».[53] Так или иначе, дéвичья крáсота являлась основным признаком, связывающим девушку-невесту с ее прежним статусом. Этот факт обусловил роль обряда прощания с дéвичьей крáсотой как центрального момента свадебного ритуала. Сноски
|
||||||||||