Владимир Яковлевич Пропп
17(29) апреля 1895 - 22 августа 1970

фотографии
закрыть фотогалерею

Закончил филологический факультет Санкт-Петербургского университета в 1918 году. С 1937 года - доцент, а позже профессор филологического факультета. Читал лекции и вел семинары по фольклору. В 1963-64 гг. исполнял обязанности зав. кафедрой.

Основу научного наследия составляют четыре монографии, вышедшие при жизни ученого, и примыкающие к ним по тематике статьи. Первой была "Морфология сказки", изданная в 1928 году, и через тридцать лет принесшая ему всемирную известность. Вторая - "Исторические корни волшебной сказки" - вышла в 1946 году. Третьей была фундаментальная монография "Русский героический эпос" (1958) и четвертой - "Русские аграрные праздники" (1963).

Его первая книга стала одной из базовых работ в исследованиях по теории наррации. Работы по фольклору и этнографии определили основные направления российской фольклористики второй половины ХХ века.

Идея научного прогресса, движения вперед от старого к новому, вот уже почти два века лежащая в области априорных истин любого научного дискурса, в качестве вечного контраргумента имеет потребность в авторитетах, в диалоге с которыми научная мысль только и может существовать. В наибольшей степени это противоречие проявляется в дисциплинах гуманитарного цикла. Ни одно из научных направлений, отрицая своих ближайших предшественников, вместе с тем, оказывается не способным обойтись без определенного набора авторитетов. Причина, вследствие которой слово ученого становится авторитетным и подлежащим цитации даже тогда, когда его научная система давно стала объектом "археологии гуманитарных наук" лежит в области личностных характеристик. Она состоит, как представляется, в способности автора к отказу от собственных, в трудах полученных, выводов и от собственных научных взглядов в том случае, если они оказываются не соответствующими меняющейся с течением жизни личностной картине мира. А это, вероятнее всего, происходит тогда, когда научная мысль ученого оказывается не отделенной от главного, бытийственного вопроса всей его жизни. Тогда ответственность за истинность своего высказывания оказывается выше заботы о собственном статусе.

Способность к метанойе (умоперемене), как черта личности, реализуется в научной деятельности как прорыв за рамки зачастую самим же ученым созданного метода, школы, дисциплины. Открытия такого ученого могут устаревать, но в нем самом, в потенции его личности, явленной в его трудах, потребность будет только увеличиваться.

К фигурам такого масштаба, определившим интеллектуальный почерк ХХ столетия, относится Владимир Яковлевич Пропп.

Его научное наследие - публичное следствие внутреннего, скрытого от общественного взора за обложками дневников, а возможно и им не доверявшегося, долгого и сложного духовного пути.

Именно им, а не сменой научных методик и исторической сменой научных парадигм определена логика исследовательского пути ученого. Методика же изыскивалась и разрабатывалась каждый раз, оказываясь не инструментом исследования (инструмент - то, что заимствуется у других), но его результатом. А это делало каждую работу Проппа потенциальным фундаментом для нового научного направления.

Основу научного наследия Владимира Яковлевича Проппа составляют четыре монографии, вышедшие при жизни ученого, и примыкающие к ним по тематике статьи. Первой была "Морфология сказки", изданная в 1928 году, и через тридцать лет принесшая ему всемирную известность. Вторая - "Исторические корни волшебной сказки" - вышла в 1946 году. Третьей была фундаментальная монография "Русский героический эпос" (1958) и четвертой - "Русские аграрные праздники" (1963).

Различные по материалу и проблематике работы при внимательном рассмотрении обнаруживают в основе своей строгую методологическую последовательность. Так, существует тесная концептуальная связь между монографиями, посвященными волшебной сказке, и "Русскими аграрными праздниками". Хотя, казалось бы, последняя работа отличается не только материалом, но располагается в системе другой научной дисциплины - этнографии.

В "Морфологии сказки" В. Я. Пропп отказывается от исторического подхода к материалу, от историко-генетической его интерпретации, избирая объектом анализа структуру волшебной сказки: "Изучение структуры всех видов сказки есть необходиимейшее предварительное условие исторического изучения сказки. Изучение формальных закономерностей предопределяет изучение закономерностей исторических". А поскольку почти вековая традиция русской фольклористики строилась на изучении явлений устной народной поэзии с точки зрения генезиса (мифологическая теория) или с точки зрения истории(например, теория заимствований), то, можно предположить, что усилия, которые были потрачены, чтобы отказаться от привычного для фольклориста типа дискурса, были очень значительны. Решительно разделив диахронический и синхронный методы исследования, и определив своей областью второй, Пропп избрал предметом анализа сами тексты с целью выявления природы их системности.

Весьма примечательным представляется следующий факт. Метод синхронного структурного анализа и те выводы, которые были сделаны ученым относительно объекта анализа - волшебной сказки - стали предметом широкой научной рефлексии лишь через тридцать лет: "Морфология сказки" становится одной из базовых работ в исследованиях по теории наррации с конца 50-х годов. Но такова судьба и других работ ученого. Типологическое соответствие между волшебной сказкой и обрядом инициации, установленное Проппом в книге 1946 года, развивается в русских исследованиях, посвященных сопоставлению фольклорных нарративов и обрядов "перехода" начиная с середины 70-х годов - тот же тридцатилетний строк. Исследование календарных ритуалов, идеи, которые были высказаны, метод описания этнографического материала - начинает использоваться и развиваться фольклористами и этнографами лишь в конце 80-х годов.

Отчасти - это следствие исторических обстоятельств. Большинство работ Проппа остаются по сей день неизвестными мировой науке из-за отсутствия переводов. В русской научной традиции задержка в рецепции наследия ученого может быть объяснена идеологически. Ни одна идея или методика Проппа не укладывалась в рамки официальной советской методологии. Но, как представляется, существует и другая причина, определяющая судьбу научного наследия В. Я. Проппа, и коренящаяся в особенностях личности ученого.

Эта личностная черта проявилась в его трудах через специфическое соотношение научных результатов и области их дальнейшего приложения. Полученные вследствие применения всегда оригинальной методики выводы выходят далеко за рамки обычно очень конкретно формулируемой задачи - и это свойственно всем работам В. Я. Проппа.

При этом в каждой работе высказывается очень сдержанное отношение к расширению сферы применения этих результатов. Эта особенность проявляется также и в том, что, каждым своим исследованием существенно влияя на общую проблематику науки, В. Я. Пропп избегает научной рефлексии по этому поводу, предоставляя такую возможность своим последователям и оппонентам. Трудно сказать, что в этой ситуации было определяющим: идеологический контекст советского времени или личная позиция ученого.

С одной стороны, зависимость, подчиненность исследователя идеологии эпохи сформулирована Проппом однозначно: "Предпосылки, из которых исходят авторы, часто являются продуктом эпохи, в которую жил исследователь. Мы живем в эпоху социализма. Наша эпоха также выработала свои предпосылки, на основании которых надо изучать явления духовной культуры". С другой стороны, существовала и индивидуальная методическая установка, которая была прямо высказана ученым по поводу структурного исследования сказки: "Метод широк, выводы же строго ограничиваются тем видом фольклорного повествовательного творчества, на изучении которого они были получены." Сдержанность в общетеоретических интерпретациях - вплоть до полного от них отказа, как черта уже характерологическая, наиболее открыто высказана в следующем замечании: "...Если описываются и изучаются ряды фактов и их связи, описание их перерастает в раскрытие явления, феномена, и раскрытие такого феномена обладает уже не только частным интересом, но располагает к философским размышлениям.

Эти размышления были и у меня, но они зашифрованы (разрядка моя - С.А.) и выражены только в эпиграфах..." - речь идет о эпиграфах, предваряющих главы "Морфологии сказки".

Структурно-типологический принцип описания фольклорных текстов был одним из очень важных результатов, который был тогда получен и который послужил базой для последующих исследований. Не распространяя свое выводы на другие нарративные жанры, Пропп показал, что все волшебные сказки строятся по общей модели. Эта модель конструируется из динамических единиц - функций, порядок которых в сказке неизменен. Каждая функция состоит из постоянного и переменных членов: постоянным является действие, переменными - субъект действия, объект, на который действие направлено, обстоятельства действия и пр. Забегая вперед, отметим, что выделение таких структурных единиц ляжет в основу принципа анализа уже не филологического, но этнографического материала. "В книге "Русские аграрные праздники" (1963) - напишет Пропп в статье 1966 года -я применил как раз тот самый метод, что и в "Морфологии". Оказалось, что все большие основные аграрные праздники состоят из одинаковых элементов, различно оформленных" Отметим, в 20 годы им открыт на конкретном материале и в конце 50-х применен к экстралингвистической сфере - этнографии - метод анализа, разрабатываемый в общем виде одним из наиболее активно развивающихся направлений логики и генеративной лингвистики(имею в виду членение высказывания / предложения / речевого акта на переменную и константную (пропозиционную) части).

В своей следующей книге ученый использует уже описанный им со стороны формального строения сказочный материал и пытается выявить ту реальность, которая послужила основой для волшебной сказки. "Мы нашли, - заключил В. Я. Пропп, - что композиционное единство сказки кроется не в каких-нибудь особенностях человеческой психики, не в особенностях художественного творчества, оно кроется в исторической реальности прошлого". Реальностью, с которой соотносима волшебная сказка, оказывается обрядовая реальность "архаических" обществ Океании, Африки, Америки, этнографические описания которых послужили основным интерпретационным материалом в исследовании.

Такой выбор интерпретационного контекста обнаружил противоречие между авторским научным методом и авторитарной идеологической предпосылкой. Определяя теорию общественно-экономических формаций в качестве методологической базы (а следовательно, производность духовных явлений жизни по отношению к способу производства жизни материальной как методологическую предпосылку), Пропп сталкивается со следующим обстоятельством: "...Сказка не соответствует той форме производства, при которой она широко и прочно существует". Либо нужно предположить, что ко времени записи основного объема сказочных текстов в России(т.е. во второй половине Х1Х-ХХ веке) сказки бытуют только по традиции, они уже не актуальны, поскольку предмет их изображения располагается в догосударственном родо-племенном прошлом, отделенным от первых научных записей русского фольклора тысячелетием. Либо - признать, что волшебная сказка с ее инициационной коллизией актуальна для русской традиции, но тогда, оказывается, что русский фольклорный материал нового и новейшего времени интерпретируется на основании архаических социальных моделей, догосударственных, домонотеистических и т.д. Иными словами, признать то, что славянское архаическое прошлое со свойственными ему социальными институтами есть актуальное настоящее новой и новейшей русской истории.

Результатом исследования оказывается выявление интерпретирующего фольклорные явления контекста: им становится ритуал или, шире, этнографическая реальность.

Установление изоморфизма нарративных и социоритуальных структур, выявление общего для ритуала и наррации фонда "аргументов" и "предикатов" есть факт, достойный самой широкой научной рефлексии, факт, который должен был стать достоянием не только фольклористики, но и социологии этнологии, логики. Но этого не происходит. В советской науке послевоенных лет такой рефлексии не могло быт в силу идеологических причин. В мировой науке результаты этого исследования до сегодняшнего дня были мало кому известны.

В монографии "Русские аграрные праздники" ученый сопоставляет "тексты" русских календарных ритуалов, выделяя повторяющиеся элементы: "При сравнении праздников между собой обнаружится, что частично они состоят из одинаковых слагаемых... Эти составные части необходимо определить, выделить и сопоставить... Изучив составные элементы нетрудно будет восстановить и изучить весь ход каждого праздника уже на более широкой и углубленной основе".

Сформулировав таким образом задачу исследования, Пропп располагает материал не по праздникам, как это обычно делалось, а по ритуальным "темам" (пищевой - гл. П, растительной - гл. Y, эротической - гл. YП) наметив тем самым основные русские ритуальные коды. На материале разных ритуальных тем исследователь выделяет "слагаемые", образующие структуру аграрных обрядов.

В .Я. Пропп оценивал свою монографию как предварительные этюды. Но один из выводов, к которому он приходит, оказывается настолько методологически "острым", что в многочисленных последующих работах, посвященных славянским календарным ритуалам, наряду с обязательной ссылкой на исследование Проппа, вывод этот не обсуждается: "Святочный умрун, чучело масленицы, троичная березка, Кострома, Иван Купала - не божества, им не воздавали культов, нет никаких признаков, что в их честь воздвигались храмы. Русский обряд (подчеркнем, что речь идет не о реконструкции древних обрядов, а об обряде, представленном в материалах конца Х1Х - ХХ века - С.А.) по своей идеологии и по своим формам архаичнее, чем восточные и античные культы .<...> Но если уничтожаемые существа не принадлежат к числу божеств, то кто же они?

Д. Фрэзер в этих случаях применяет термин "духи растительности". Это название не соответствует представлениям народа. Дело не в "духе", а в силе". Пропп определяет русскую традиционную культуру как архаическую культуру "сил", восстанавливая на примере культа растительности следующие фазы развития культов:

воплощение силы - дерево;

сила отделяется от дерева и антропоморфизируется, причем на русском материале Пропп прослеживает переходную форму - сила представлена одновременно и в человеческом образе и в образе растения;

третья фаза состоит в том, что антропоморфное существо получает имя.

"Следующая фаза в развитии изучаемых нами представлений на русской почве уже не прослеживается. Она состоит в том, что этим существам начинают приписывать уже постоянное существование..." Пропп по настоящее время оказывается едва ли не единственным ученым, последовательно и однозначно отрицавшим самую возможность славянского пантеона языческих богов. Примечательно, что исследования, посвященные реконструкциям древнеславянского язычества - обходят молчанием эту точку зрения, не критикуя и не принимая. Высказанная Проппом идея об архаическом характере русской традиционной культуры предполагает и еще одно теоретическое следствие. Если эта идея верна, то она вводит совершенно новую проблематику в описание социо-культурных процессов новой и новейшей русской истории. Носителями такой магической культуры "сил" (типологических сопоставимой с культурами народов Океании, индейцев Южной и Северной Америки и т.д.) оказывается значительная часть населения России Х1Х века, в противном случае не было бы возможности собрать столь значительный по объему и притом актуально бытующий обрядовый материал.

Функцией календарных обрядов Пропп считает организацию циркуляции "сил" от объектов, в максимальной степени ими наделенных в тот или иной момент времени к объектам, в возрастании силы которых заинтересованы организаторы ритуала. Механизм, посредством которого это достигается ученый видит в имитации "действительности, которая должна вызвать изображаемую действительность к жизни Таким образом, в вопросе о функции он остается приверженцем "трудовой" теории, в соответствие с которой обряды служат производственным целям, а не целям символизации социальных процессов. Последняя идея входит в зарубежную науку конца 50-х начала 60-х гг. с трудами К. Леви-Стросса, В. Тернера и др., а русской этнологической наукой адаптируется в 80-х годах. И здесь имеет смысл указать на следующую тонкость: по мнению Проппа ритуал обращен в будущее - его задача состоит в знаковом изображении некоей искомой ситуации и передаче этого знакового изображения (или - пользуясь более поздней терминологией - ритуального текста) посредством определенной символической операции - поедания, захоронения, свивания, подбрасывания вверх и пр.- объекту ритуала. Этой же - продуцирующей - концепции ритуала придерживался и классик русской этнографии Д. К. Зеленин. В более поздних русских работах, посвященных ритуалу, ритуальное действие рассматривается со стороны ориентации на прошлое: «То, что было вызвано в акте творения, стало условием существования и воспринималось как благо. Но к концу каждого цикла оно приходило в упадок, убывало...и для продолжения прежнего существования нуждалось в восстановлении, обновлении, усилении. Средством..., с помощью которого достигалось это, был ритуал». Сходным образом высказывается относительно природы календарного ритуала А. К. Байбурин: «Те процессы, которые происходят между двумя календарными ритуалами, можно представить как увеличение противоречия между естественным течением времени и структурным его оформлением в ритуале.<...> Задача следующего ритуала - устранить это несоответствие, «узаконить» произошедшие изменения и тем самым санкционировать новое состояние мира». Различия в оценке стратегии обрядов годового цикла оставляют и на сегодняшний день эту проблематику открытой. При анализе «слагаемых» обряда Пропп подчеркивал нерасчлененность знаковой и «силовой», «энергийной» природы ритуальных предметов:

«Яйца употреблялись одновременно как знак воскресения из мертвых и как средство (разрядка моя - С.А.), вызывающее рост хлебов» . В этом замечании его характеристика оказалась совпадающей с характеристикой ритуальных предметов, данной В. Тэрнером , что делает феномен ритуала более сложным, не давая возможность объяснить характер его действия ни только семиотически - как специфическую символическую классификационную систему, ни магически - как определенную культовую практику, существование которой обусловлено особыми формами мышления.

Эти и многие другие вопросы намечены в последней вышедшей при жизни ученого монографии. Так, например, Пропп впервые высказывает идею о "некоей половозрастной организации" присутствующей в артелях святочных колядовщиков, которая была позже раскрыта в исследованиях Т. А. Бернштам, посвященным различным типам "интерференции" календарных и переходных ритуалов в русской традиции.

Научное наследие В. Я. Проппа в целом, не только не осознано, но в значительной своей части просто неизвестно мировой гуманитарной науке. Восстановление научно-методологического контекста Проппа (а его составляют работы таких ученых как Б. Рассел, Л. Витгенштейн, Г. Фреге, Р. Якобсон, П. Богатырев, М. Бахтин, К. Леви-Стросс, В. Тэрнер) сделает очевидным тот факт, что его работы оказались значительно опережающими науку ХХ века, поскольку объединили самое высокое логико-философское обобщение с конкретностью культурного факта, не накладывая на бытие, но выводя из него новую научную парадигму.

С. Б. Адоньева